Тройничок

То есть, это была официальная версия, и только Дроссель знал, что Винни загорелся этой идеей с тех самых пор, как Чарли проговорилась, что ещё в школе таскала с собой вместо косметички коробку с инструментами и пару раз прокалывала уши подругам за жвачку. Знал, но хранил тайну пуще своих антенн.

А что именно проспорил сам Дроссель — об этом и вовсе никому знать не полагалось.

Понаблюдать за процессом не получилось: и Винни, и Чарли дружно выставили его вон, утверждая, что незачем пялиться под руку. Поэтому Дроссель отправился прибираться в гараже и ждать, умирая от любопытства, но не от голода — во время организации романтичной обстановки (пятна от бензина и масла, живописно разложенные по полочкам над верстаком запасные детали) в холодильнике обнаружился сэндвич с креветкой.

Винни вошёл в гараж за мгновение до того, как Дроссель потянулся за бутылкой рутбира. Опоздай он хоть на минуту — и Дроссель мог бы захлебнуться насмерть, что было бы слишком бесславной кончиной для будущего лидера «Борцов за свободу».

Дроссель не был художником, но ему всегда нравилось, как отражается свет и ложатся тени на снежно-белую шерсть. Вот и сейчас прожектор, направленный в сторону ремонтного подиума, отбрасывал на торс Винни медово-золотистые отсветы, подчёркивающие рельеф мышц, и безжалостно подсвечивал уши алым, отчего на них была видна сеточка кровеносных сосудов. Но жёстче всего ударял по мозгам контраст обрамлённых едва видимым белым пушком, торчащих розовых сосков и благородно блестящего металла, холодного даже на вид. Куда там космическим перегрузкам!..

— Ну как?.. — в качестве контрольного приёма Винни гордо и лукаво улыбнулся: дескать, неприлично так долго пялиться. Это вернуло к жизни сердце его приятеля, зависшее где-то в высшей точке мёртвой петли, хотя, по ощущениям самого Дросселя, провалилось оно сразу до паха, причём с гитарным соло и прочими спецэффектами.

— Охуеть, — признался Дроссель искренне. — Ты готов?

— В полной готовности! Заводи свой мотор.

Дросселя не нужно было приглашать дважды. Два шага, и он уже целовал Винни, подхватывая его ладонями под обтянутую джинсами задницу так, что почти отрывал от земли. Ещё несколько шагов, которые они проделали до подиума, тесно прижавшись друг к другу (Винни шипел, задевая грудь Дросселя сосками, Дроссель ворчал сквозь поцелуи что-то о технике безопасности), — и эта задница устроилась на сиденье байка Дросселя. Одной подножки для устойчивости тут, разумеется, не хватило бы — Дроссель загодя нашёл и проверил стопперы, так что байк даже не покачнулся.

Раздеваться самому было необязательно, хотя Винни активно помогал ему вывернуться из куртки и даже метко забросил её на стеллаж поверх ящика с инструментами, — а вот на Винни сейчас любая одежда, с точки зрения Дросселя, выглядела вопиюще излишней. С джинсами вышла заминка — они были заправлены в берцы, и хорошо, что у тех была молния сбоку, иначе шнурки пали бы под натиском нетерпения Дросселя. Свои кожаные брюки Дроссель просто расстегнул — только ремень упал на подиум с гулким стуком. То есть, легко сказать — «просто расстегнул», когда под ладонями — бархатистый гладкий мех на бёдрах Винни, щекотно покалывающий, если вести против шерсти, и когда Винни жадно целует, обхватывая его коленями и проскальзывая хвостом между ног…

Не иначе как чудом Винни успел достать из кармана пакетик со смазкой прежде, чем лишился джинсов, и сунуть его Дросселю в ладонь. После чего одним плавным движением перекинул ногу через сиденье и так же плавно, словно в замедленной съёмке, лёг вперёд, грудью на бензобак. Будь сейчас сам Дроссель в тесных джинсах — кончил бы от одного только этого зрелища, как подросток, даже рукой бы помогать не пришлось, чуть шевельнуться уже хватило бы. А так он разорвал на совесть запаянный пакетик зубами и вылил всю смазку в ладонь, провёл ладонью по члену, скользкими пальцами погладил Винни от корня хвоста до мошонки, чуть надавив на анус. А затем оседлал байк тоже — впервые с позиции пассажира.

Дросселю открылся такой сногсшибательный вид, что взгляд выхватывал отдельные детали, не желающие складываться в цельную картину, так что ему показалось, что его бионические глаза опять барахлят. Вот напряжённые руки Винни, пальцы лежат на руле, как будто едва касаясь, и лишь проступившие под кожей вены выдают, что это не так. Вот горбятся лопатки, а спина прогибается так глубоко, словно у Винни — дополнительный шарнир в позвоночнике. На каждую из ягодиц Винни можно поставить по пивной кружке. Белые бёдра согревают матовую кожу сиденья, отчего Дроссель слегка позавидовал собственному байку, сияющему от света прожектора и осознания важности своей роли. Этот свет — раздевающий, не позволяющий утаить ни единой мелочи, — возбуждал Дросселя куда сильнее, нежели темнота, в которой у людей почему-то принято заниматься любовью.

— Хорошая девочка… — прошептал Винни, погладив байк по бензобаку, и вновь взялся за руль. И очень вовремя.

Дроссель вошёл одним долгим движением, придерживая Винни за поясницу, подался назад, толкнулся сильнее. Винни стонал, выгибался, как бескостный, обтирался грудью о бензобак, и только амортизаторы негромко поскрипывали. Это был ритм, который они оба любили, и который мог бы показаться грубым постороннему свидетелю — до тех пор, пока этот гипотетический свидетель не увидел бы выражение лица Винни.

Чувствуя близость разрядки, Винни потянулся было к своему члену, зажатому между животом и сиденьем, но Дроссель перехватил его руку, положил обратно на руль, накрыв его ладони своими, и навалился всем весом на подставленный зад, двигаясь резче. Он кончил в Винни, а Винни кончил на сиденье, и, казалось, не расцеплялись они вечность — вылезти из седла было задачей не проще, чем фуэтэ после нескольких банок рутбира.

— Наверное, это считается за тройничок?.. — поинтересовался Винни слабым голосом.

— А как насчёт поухаживать за дамой? Уверен, она хочет, чтобы именно ты её помыл.