Название: Красотка для капитана
Автор: Ристе
Бета: Ассиди
Размер: миди, 4395 слов
Пейринг / Персонажи: капитан Гарольд Эштон Хвостингс и другие крысы (как знакомые по предыдущим частям, так и новые персонажи)
Категория: джен, гет
Жанр: romance
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Капитану Хвостингсу всё равно придётся жениться…
Примечание: продолжение цикла “Мир, круглый как сыр” из выкладок прошлых сезонов (раз и два). Разрешение автора цикла получено.
Задание: «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть».
(Сонет 121, переводчик С. Маршак)
Капитан Гарольд Эштон Хвостингс мало что не любил в жизни меньше, чем великосветские приёмы. Балы казались ему бессмысленной тратой времени, а куртуазные любезности, которые все говорили друг другу в соответствии с этикетом, — верхом лицемерия. Однако же, время от времени подобных мероприятий было невозможно избежать. Он и так немало их пропустил: даже в то время, как его старший брат, граф Герберт Энтони Хвостингс, женился, он сражался с куницами в южных морях. И вот теперь, когда потрёпанный кругосветным плаванием «Археоптерикс» надолго встал на ремонт в Портсмыше, Хвостингс-младший был вынужден отдуваться за годы привольной жизни.
Никто не посмел бы сказать, что Эштону недоставало воспитания, такта или обаяния. Капитан был непременно учтив и элегантен, чем приводил в экстаз не только юных незамужних крысок, которых родители выводили в свет, но и многих зрелых дам, готовых пренебречь кольцом на пальце и венчальными клятвами. Но Эштон делал вид, что не видит их знаков внимания.
В конце концов старший брат вызвал его к себе на разговор.
— Эш, признайся, что с тобой происходит, — сказал он, сидя в своём кабинете за огромным письменным столом, отчего напоминал брату скорее чиновника, нежели родственника. Фамильярное обращение не могло его обмануть: старший брат был сейчас именно графом Хвостингсом.
— Я скучаю по морю, — ответил Эштон как можно более спокойно, подавив секундное желание добавить «Ваша светлость». — Мой дом — «Археоптерикс», а на суше я только гость.
Граф покачал головой и достал трубку — подарок Эштона. Король Джейкоб Мыш боролся с курением, и Уильям Крысингтон, придя к власти, отменил его запрет вместе с рядом прочих. Теперь среди благородных крыс оно считалось элементом шика. Сам Эштон избегал курения: он вообще предпочитал не иметь никаких привязанностей, чтобы избегать неудобств от их исчезновения. Граф выпустил облачко сизого дыма и выразительно посмотрел на брата.
— Тебе в пору переименовывать свой корабль в монастырь, — усмехнулся он.
— Не богохульствуй, — коротко ответил Эштон и отвернулся. Он скользил взглядом по тяжёлым шкафам, часть которых была заполнена заморскими диковинами. Большинство из них привёз отец, прославленный адмирал. Но и Эштон уже начал пополнять эту коллекцию. Сушёные морские звёзды, огромные рогатые раковины, яркие украшения и чучела тропических птиц… За каждой вещью стояла история, дул просоленный ветер, и Эштону начинало казаться, что он снова слышит скрип снастей и чувствует покачивание палубы под ногами…
— …очень знатного рода. Эштон! Ты меня совсем не слушаешь!
Оказалось, граф уже некоторое время рассказывал ему что-то. Эштон пожал плечами.
— Разве это имеет значение? — ответил он, глядя брату прямо в глаза. — Ещё пара недель, и я уйду в море. Возможно — снова отправлюсь вокруг света. А возможно, Его Величество найдёт мне другое задание. Я готов на всё, брат. На всё, кроме жизни на суше.
Граф поморщился, как от зубной боли, и стукнул кулаком по столу.
— Ты как был упрямцем, так и остался! Не вынуждай меня идти на крайности, Эштон. У тебя нет друзей при дворе, а у меня они есть…
— О, так ты мне угрожаешь? — Эштон выражал пока только лишь удивление, ни одной шерстинкой на морде не показав закипающего в нём гнева. — Я не пойму одного, Энтони: какое тебе дело до моей жизни? Я никогда не мешал тебе ни в чём, не оспаривал твоего права на титул, не осуждал твоё желание делать карьеру при дворе — заметим, при любом короле! Ты всю жизнь чувствуешь себя на своём месте — так почему бы тебе не оставить меня на моём?
Эштон встал и сделал несколько нервных шагов по кабинету.
— Потому что я твой старший брат и желаю тебе добра, — граф тоже поднялся и подошёл к Эштону, примирительно кладя ему на плечо свою руку. — А ещё, — он понизил голос, — потому что у нас с Мирабеллой до сих пор нет детей. Я боюсь, Эш. Я боюсь остаться один. Я хочу быть уверен, что Хвостингсы будут жить в этом мире, когда нас с тобой не станет.
Слова возражений застряли у Эштона в горле. Что мог он ответить? Предложить брату развестись? Но Эштону была омерзительна эта мысль. История знала одного короля, любителя разводиться и мечтавшего о сыновьях. Господь покарал его, так и не послав здорового сына. Предложить завести любовницу и признать бастарда? Ещё более мерзкая идея. Воистину, теперь граф Хвостингс не оставил брату выбора.
— Прости меня, Тони, — сказал Эштон и коротко обнял брата. Тот лишь кивнул. — Я услышал тебя. Прошу лишь, дай мне несколько дней на то, чтобы всё обдумать. Я выполню твою просьбу. Но дай мне сначала самому сделать выбор. Если я не смогу, я возьму в жёны любую девушку, которую ты сочтёшь нужным.
— Конечно, брат, — улыбнулся граф Хвостингс. — Я не тороплю тебя. Я верю в твоё благоразумие и в то, что ты не придёшь просить моего благословения с портовой прачкой.
Они оба рассмеялись шутке: Энтони — потому что считал, что она смешная, а Эштон — потому, что брат даже не представлял, насколько условными сам капитан считал сословные преграды. Но, конечно, он не стал бы так обижать брата.
* * *
Приём в честь беличьего посла был роскошен, под стать послу и его сопровождающей делегации. Эштон с тоской смотрел на излишне сложные, с его точки зрения, слишком изукрашенные наряды, и понимал, что не пройдёт и года — в Лодноре будут носить всё то же самое. Пожалуй, нужно будет попросить брата, чтобы тот озаботился его гардеробом к тому моменту, как он он вернётся из очередного плавания. Забавно, но во время своего визита в Сквириж Эштон совсем не обратил внимания на все эти оборки. Возможно, потому что он находился в чужой стране и принимал её моду как данность. Он слегка усмехнулся, представив себя на палубе «Археоптерикса» в накрахмаленном многослойном жабо. А потом — в том, во что это жабо превратится после первого же шторма или, тем более, боя.
Тем временем официальная часть с вручением верительных грамот миновала и начался бал. Эштон вздохнул, разглядывая свою бальную книжку. Часть танцев он не знал. Это означало, что придётся это время провести за светскими разговорами.
Чего он хотел от своей будущей избранницы? Конечно, она должна быть недурна собой и родовита. По второму пункту на этом приёме вопросов нет: здесь собран самый цвет крысиного общества, даже родовитых мышей почти нет. Что же до первого пункта — Эштон никогда не был падок на женщин. Он мог любоваться их обаянием, он даже познал когда-то настоящую влюблённость — к сожалению, объект его страсти не мог стать его парой ни при каких обстоятельствах. Так что сойдёт любая, лишь бы не совсем уж дурнушка. Поговорить — вот что важно. Она должна быть достаточно умна, никак иначе. Никаких компромиссов в этом вопросе. Пожалуй, единственное его пожелание в этом тонком вопросе. Его будущая супруга очарует его интеллектом.
Приняв решение, Эштон почувствовал некоторое облегчение. Осталось исполнить задуманное.
* * *
Бал был в разгаре. Шелест юбок, сходящиеся и расходящиеся в танце фигуры напоминали Эштону море, и он начал получать какое-то подобие удовольствия. Однако природная наблюдательность и привычная настороженность подсказывали ему, что изменилось что-то по сравнению со всеми прежними его балами. Не фривольность белок, не их одежда, нет. Что-то было не так во взглядах, которые на него бросали крысы: удивление, недоверие, осуждение читались в их взглядах.
— А вы совсем не такой, как о вас говорят, — смущённо призналась ему юная леди Ушкингс, с которой он танцевал.
— Вот как? — непритворно удивился Эштон. — И что же обо мне говорят, не позволите ли вы мне узнать?
— О нет, что вы… — Леди Ушкингс засмущалась ещё больше. Она была совсем подростком, немного нескладной, и больше похожей на мышь, чем на крысу. Она решительно не тянула на кандидатку, но не пригласить на танец дочь одного из советников короля Хвостингс не мог, и теперь ему оставалось лишь дождаться, когда танец закончится. — Но я не думала, — всё-таки не удержалась она, обходя вокруг Эштона, — что вы такой… сдержанный!
«Ах вот оно что», — подумал Эштон. Он продолжал улыбаться, но чувствовал, как хвост дрожит от напряжения, чтобы не выдать его истинных чувств. — «Ну спасибо тебе, братец! Ибо кто ещё мог так ославить меня в этом обществе? Неужели моего слова недостаточно, неужели нужно подталкивать меня вот так вот низко?! Сухопутные интриганы…»
Раскланявшись с Ушкингс, Эштон отошёл к столу с напитками. Ему нужно было как-то справиться с той бурей, что бушевала в нём. Единственным его истинным желанием было развернуться и уйти, чтобы никогда сюда не возвращаться. И он не мог сказать точно, что именно мешало ему именно так и сделать. Не страх — он не боялся ни брата, ни короля. Не потребность в деньгах — ремонт корабля был уже оплачен, а будет корабль — будут и деньги, ибо пока ещё куницы не перестали выходить в море! Так что же его здесь держало? Неужели одно лишь обещание, данное брату? Видимо, только оно…
— Вы в одиночестве, капитан, неужели?
Эштон обернулся на голос. Перед ним стояла Элизабет Норингтон. Во всём Королевстве немного было крыс более знатных, чем Норингтоны. Элизабет, впрочем, была «дамой с историей» — сбежав в юности из-под венца, она сполна хлебнула презрения общества и, несмотря на то, что одумалась и вернулась к отцу раскаявшейся и невинной, и даже получила его прощение, уже не могла претендовать на достойную своего рода партию.
— Вы скрасите моё одиночество, леди Норингтон? — с поклоном ответил Эштон вопросом на вопрос, скользя по ней взглядом.
Она была хороша. Не слишком юна, не слишком скромна. Не вызывающе одета, со вкусом, — о, какое счастье, что беличья мода ещё не вполне захватила Острова! Но главное — она знала жизнь, пусть и не в той полноте, как Эштон. В ней сочетались страсть и смирение, манеры и непокорный характер. «Будь она мальчишкой, из неё вышел бы славный капитан», — подумал Эштон и протянул ей бокал вина. Она взяла его и улыбнулась. Он ответил на её улыбку.
— Признайтесь, капитан, ведь это вздор, всё то, что они о вас говорят? — без обиняков сказала Элизабет и лукаво посмотрела на него уголком глаз.
— Смотря что говорят и кто, — улыбнулся Эштон. — Я не коллекционирую слухи.
— «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть», — проронила она, глядя в сторону.
— Уильям Мышекспир, сто двадцать первый сонет, — ответил он, направив взгляд туда же, куда и она. — Приятно видеть столь начитанную особу. Но странно, что вы выбрали именно эту цитату.
— Потому что мы с вами оба и придумать не можем столько грехов, сколько они о нас сочинили, — совсем тихо проронила она.
— Вы очень откровенны, — ответил Эштон и, тоже понизив голос, спросил:
— Вас прислал мой брат или ваш отец?
— Вы не поверите, если я отвечу, — она негромко рассмеялась.
— А если вдруг поверю? Пока что вы не сказали ничего такого, что могло бы вызвать моё недоверие.
— Тогда — я пришла вас спасти. Или… Нет, не так. Я хочу, чтобы вы спасли меня.
Она внезапно повернулась к нему, не глядя вернув недопитый бокал на стол, и коснулась его рук — её нежно-лиловые перчатки к его белоснежным.
— Вы знаете, как это невыносимо… — выдохнула она.
Он покачал головой и отстранился.
— Вот это было уже напрасно, леди. Переигрываете. А я, признаться, совсем было вам поверил…
Эштон вздохнул и залпом допил вино.
— Благодарю вас за приятную беседу.
— Постойте! — в голосе Элизабет зазвучало отчаяние, но Эштон уже вернулся туда, где выстраивались пары для следующего танца. Элизабет почувствовала, как настоящие, неподдельные слёзы подкатывают к глазам и ком стоит в горле.
* * *
На следующее утро, за завтраком, Эштону принесли письмо. Отправитель не оставил обратного адреса и подписи на конверте, и Энтони только усмехнулся, глядя на то, как равнодушно Эштон попросил отнести письмо в его комнату и оставить на столе.
— Я на твоём месте сгорал бы от любопытства, — сказал Энтони.
— Я надеюсь лишь, что там не вызов на дуэль, — ответил Эштон, невозмутимо нарезая бекон в своей тарелке.
— Неужели ты кому-то дал повод?
— Кому-то могло быть достаточно тех поводов, что дал ты, — неодобрительно посмотрел на него Эштон. — Скажи мне, брат, зачем ты это сделал?
— Что именно я сделал? — Увидев взгляд Эштона, Энтони попытался сгладить впечатление от поспешности своего ответа. — Я всего лишь сказал, что ты избалован яркими впечатлениями от своих странствий, и тихая мышка вряд ли вызовет твой интерес.
Эштон глубоко вздохнул и сосчитал про себя до десяти. Ну конечно. В обществе, где принято говорить полунамёками, подобная фраза наверняка была воспринята наиболее превратным образом. Ему и самому на ум пришёл образ развратника, пресыщенного экзотическими и легко доступными красотками всех уголков мира.
— Какой же стыд, — простонал он, закрыв лицо руками. — Честное слово, Энтони, не будь ты моим братом…
— Ну прости меня, Эштон, — ответил тот, — я всего лишь хотел помочь.
— Премного благодарен, — прошипел Эштон и встал из-за стола. Аппетит напрочь пропал. — Я буду у себя. И, прошу, если придумаешь очередной «гениальный» план относительно меня, посоветуйся со мной для начала.
Он отодвинул стул чуть резче, чем следовало, и быстрым шагом поднялся в свои комнаты. Миновав кабинет, он прошёл прямо в спальню и упал на кровать, не раздеваясь. Все его чувства напоминали сейчас лохмотья изодранных бурей парусов. Перед закрытыми глазами мелькали лица со вчерашнего приёма, в ушах был гул шепотков. Внезапно в этом водовороте, который затягивал его всё глубже в бездну отчаянья, отчётливо возник образ Элизабет Норингтон в платье цвета первых фиалок. Эштон открыл глаза и резко сел, прогоняя наваждение. Он вышел в кабинет, и взгляд его упал на так и не распечатанное таинственное письмо.
Он подошёл к столу и серебряным ножиком вскрыл конверт. От его чутья не укрылся аромат фиалковой воды. Взгляд быстро забегал по аккуратным строчкам.
«Милостливый сударь,
Я решилась на этот отчаянный шаг, отчётливо понимая, что Вы вправе отправить меня в пучину презрения ещё большего, чем то, которым Вы наградили меня за мой безумный поступок вчера на балу. Однако, что бы кто ни говорил, я знаю, что Вы — честнейший и порядочный крыс, и всё, сказанное и написанное мною, останется между нами.
Поверьте, нет в мире ни одной силы, которая могла бы заставить меня написать Вам это письмо, кроме одной: моего желания видеть вас снова и снова, разговаривать с Вами, слышать Ваши столь проницательные ответы.
Мне известно Ваше нежелание обзаводиться семьёй и потомством, а потому всё то, что обещает девушка молодому человеку, Вас не тронет. Я знаю, что Вам скучен высший свет и мыслями Вы и вправду в далёких странах, где мне не суждено побывать никогда. Я благодарю и одновременно проклинаю тот день, когда я Вас увидела, потому что Вы, благородный морской разбойник, пленили меня и похитили мой сон и покой.
Однажды я дала клятву, что лучше умру старой девой, чем выйду замуж за нелюбимого. Это стоило мне репутации и доброго отношения, но сейчас я уверена, что в глубине души знала, что рано или поздно я встречу Вас, капитан, и что именно Вы суждены мне Господом. Это Вас я видела в своих снах задолго до нашей встречи, и теперь мне всё равно, что со мной будет, если вдруг Вы меня отвергнете. Вы можете, конечно, решить, что это снова интриги моих или Ваших родственников, Вы можете показать им это письмо, покрыв меня позором окончательным и несмываемым, я повторюсь: мне всё это безразлично. Мой капитан, я буду ждать Вас из каждого Вашего рейса, даже если мне не будет дозволено просто стоять на причале и махать Вам из толпы. Я буду ловить каждую весть о Ваших странствиях, потому что не будет в моей жизни никого столь же значимого и родного, как Вы.
Я не знаю, кто Вы, ангел Вы или дьявол, посланы ли Вы мне как знак высшего счастья или как искушение из Преисподней, но в одном я уверена: чувство моё превыше всего земного. Я не соврала Вам вчера на балу: я прошу у Вас защиты и спасения, ибо нет у меня никого, кто мог бы понять моих истинных стремлений и побуждений, кто принял бы меня такой, какова я есть. Я погибаю в этом доме, и, верно, лишусь рассудка рано или поздно, потому что я не та, кем хочу быть, и не с теми, с кем быть желаю. Прошу Вас, милый капитан, умоляю: заберите меня отсюда, или же навсегда отнимите у меня надежду на то, что в моей жизни однажды забрезжит луч света.
За сим я оканчиваю своё послание к Вам. Я не в силах даже заставить себя перечитать эти строки, столь глубок мой стыд за глубину моего падения. Лишь Ваша честь стоит между мной и моим позором, и честь моя теперь полностью в Ваших руках, как моя душа и моя жизнь.
Навеки Ваша,
Э.Н.»
Эштон стоял в пустом кабинете с письмом в руках не менее четверти часа. Потом он тяжело опустился в кресло, продолжая держать письмо в руках. Мысли скакали в его голове, не складываясь во внятные фразы. В конце концов он перечитал последние строки, решительно встал, подошёл к едва теплящемуся камину и бережно, почти нежно положил письмо на тлеющие угли.
Несколько лёгких дуновений заставили язычки пламени вынырнуть из глубины на поверхность и заплясать на бумаге. Эштон молча смотрел, как странное, невозможное признание надёжно исчезает, превращаясь в струйки дыма и хлопья пепла. Он ещё раз подул, заставляя огонь захватить лист до последнего уголка, а после поворошил кочергой, чтобы пепел окончательно смешался, ничем не выдавая опрометчивого поступка леди Норингтон. Убедившись, что от него не осталось ни малейшего намёка, Эштон спустился вниз, велел оседлать петуха и несколько часов просто скакал, ни о чём не думая, сквозь весенние парки предместий Лоднора. Март вошёл в свои права: уже зацветали яблони, в траве увядали первоцветы, и воздух был таким свежим и пьянящим, что Эштон был готов к концу своей прогулки признать: на суше есть своя красота. Конечно, если бывать здесь изредка и не сравнивать с морем.
Он пропустил обед и вернулся лишь к полднику. Брата не было дома: уехал по делам. Эштон про себя лишь понадеялся, что дела эти не касались его, Эштона, личной жизни хотя бы сегодня. Наскоро поев, он снова вернулся в свой кабинет. На столе стоял серебряный поднос с нераспечатанным письмом. Сердце ёкнуло, но тут же успокоилось: желтоватая бумага конверта ничем не напоминало дорогой белый лист, на котором писала Элизабет. Оформлено письмо было тоже по всем правилам: оно пришло с Портсмышской верфи, и уведомляло о том, что работы на «Археоптериксе» закончены раньше срока и капитан Хвостингс приглашается в Портсмыш для приёмки корабля и пробного прохода по Каналу.
— Ура, — выдохнул Эштон. — Благодарю тебя, Господи! — И он в порыве чувств прижал желтоватую бумагу к лицу, словно это было письмо от любимой женщины.
* * *
— Ты уезжаешь? — переспросил граф Хвостингс, не веря своим ушам, и даже отложил нож и вилку. — Ты уходишь в море… Сейчас?
— Энтони, я ненадолго! — к Эштону вернулся аппетит, и сейчас он с трудом оторвался от сочного стейка, чтобы ответить. Разговор был за ужином, и Эштон только что сообщил брату, что отправится в Портсмыш на рассвете.
— Я помню обо всём, что обещал тебе, и я сдержу своё слово, — пылко заверил он брата, едва проглотив очередной кусок. — Приму мою «Птичку», пройдусь на ней от Портсмыша до Дубра и вернусь к тебе, исполнять свой семейный долг.
Граф Хвостингс тяжело вздохнул и ничего не ответил. Переубедить Эштона было невозможно и в юности, а теперь и подавно. Если он принял решение, он пойдёт до конца.
— Хорошо, — произнёс он наконец. — Но дай мне хотя бы надежду! Есть ли у тебя хоть одна кандидатура на примете?
Эштон задумался. Нежно-лиловые перчатки и запах фиалок немедленно всплыли у него в памяти, и он сморгнул, прогоняя навязчивое воспоминание.
— Пожалуй, что есть, — кивнул он, но, когда Энтони весь подался вперёд, готовясь услышать имя, покачал головой:
— Никаких имён сейчас, Энтони! Как я и сказал, сначала я приму корабль, а после этого объявлю о своём решении.
— Ты неисправим, — проворчал Энтони. — Я бы начал уже сговариваться, пока ты ездишь…
— К чему эта спешка? Или… ты мне не веришь? Я хоть раз не сдержал своего слова, Тони?
Граф Хвостингс покачал головой.
— Делай, как знаешь, — махнул он рукой и с тоской посмотрел на свой остывший стейк. Эштон со своей порцией уже разделался и теперь отдавал должное пудингу.
«Если бы он мог взять в жёны корабль, он это уже сделал бы», — с досадой подумал граф, глядя на счастливое лицо своего брата.
* * *
Сказать, что Гарольд Эштон Хвостингс был счастлив оказаться в суматохе портового города, — это всё равно что ничего сказать. Он сперва придирчиво осмотрел корабль, заглянул во все уголки трюма, проверил каждую снасть, каждый элемент такелажа. Потом с той гордостью, с какой отец смотрит на первые шаги своего сына, наблюдал, как шхуну бережно спустили со стропил и вкатили в воду. «Археоптерикс» был ни самым быстрой, ни самой современной, ни самой вооружённой шхуной в порту, но для Эштона она была самой красивой, самой любимой, самой лучшей. Подари ему сейчас сам король чин адмирала и новейший галеон — Эштон бы отказался. Он не представлял своей жизни не только без моря, но и без этой «Птицы», как и не мог помыслить её в чьих бы то ни было руках, кроме его собственных. Однажды он уже оставил её без присмотра и чуть не лишился её. Больше он так не поступит, никогда не допустит подобного! Во всяком случае, пока сам не найдёт для неё достойного капитана.
При этой мысли на краю сознания впервые шевельнулась у него мысль о сыне. А ведь и правда, будь у него сын, и будь тот сын так же влюблён в море, — он бы спокойно отдал ему «Птичку». А пока…
Эштон тряхнул головой и взбежал по мосткам дока на борт. Его дом. Его законное место. Здесь нет места интригам и грязным слухам. Здесь есть только море и он. И его команда.
Команда…
Конечно, часть команды оставалась с ним. Молодой боцман Нибблз, надоедливый Лысый Льюис, надёжный рыжий Эрик… Сердце сжалось на миг — воспоминание о не пережившем кругосветного плавания старом Джоне кольнуло тоской. И тем не менее, команду нужно было донабирать. В этом вопросе Эштон был весьма придирчив, но для пробного прохода, конечно, сойдёт и тот сброд, которых наскоро по его поручению собрал по окрестным кабакам Нибблз. Как знать, может быть, кто-то из них и останется в команде. А нет — высадит в Дубре или в другом порту по пути, и пусть пытают счастья дальше. А кому-то счастьем будет вообще сбежать с корабля… Расчёт будет по прибытии, конечно. Там-то он и посмотрит, кто чего стоил.
* * *
В море они вышли на следующий день на рассвете, предполагая заночевать уже в Дубре. Вечером, пока новая команда готовила корабль к отплытию, Эштон уже забраковал двух матросов как совершенно негодных пьяниц. Нибблз виновато пожал плечами, но капитан был не в претензии: он знал, что набрать наскоро полторы дюжины хороших матросов невозможно. Пробный выход был нужен ещё и затем, чтобы отсеять ещё нескольких неподходящих кандидатур — слишком слабых, или, напротив, чрезмерно драчливых, к примеру. Так что Эштон пристально наблюдал, кто как себя ведёт, как исполняет команды, как разговаривает с другими. Лишь один новичок всё время как будто нарочно ускользал всё время от его внимания: это был юнга, смазливый мальчишка в одежде не по росту и нелепом картузе, который пузырился у него на затылке. От Нибблза Эштон узнал, что мальчишку зовут Эллиот и он сирота. Насколько Эштон заметил, юнга очень старался исполнять все команды, но видно было, что на корабле он впервые и совершенно ничего не умеет. Возможно, поэтому он всячески избегал взглядов капитана и пытался поворачиваться к нему бочком, опуская голову и чуть сутулясь. И всё-таки что-то в нём беспокоило Эштона.
— Нибблз, — не выдержал он наконец. — Приведи этого Эллиота в мою каюту. Чую, что надо мне с ним поговорить по душам.
Направляясь в каюту, Эштон ещё раз скользнул взглядом по палубе и, убедившись, что всё в порядке, вошёл внутрь. Минуту спустя Нибблз постучал в дверь.
— Войдите, — ответил Эштон. Нибблз стоял, немного смущённый, словно чувствовал свою вину за неумелость юнги. Эллиот стоял, совсем съёжившись, опустив голову низко-низко и поджав хвост между ног. Красивый, ухоженный хвост, нежно-белый, привыкший к щётке и дорогому мылу. Сирота, значит? Ну-ну…
— Оставь нас пока, Нибблз, — как можно мягче сказал Эштон. — Совсем запугал ребёнка!
Нибблз кивнул и исчез за дверью. Эштон одним движением переместился к двери и резко открыл её, но Нибблз, если и стоял за ней, успел отскочить.
— И не вздумай подслушивать! Займись лучше командой, за этими оборванцами пока что глаз да глаз нужен.
Нибблз кивнул и пошёл в другую часть палубы. Капитан улыбнулся и закрыл дверь на засов.
— Итак, Эллиот… Ты ничего не хочешь рассказать своему капитану?
Юнга замотал головой. Шапка на его голове неестественно качнулась.
— Я не слышу, — мягко, но настойчиво сказал Эштон.
— Нет, сэр, — сдавленно пискнул юнга.
Эштон обошёл вокруг него — юнга лишь ниже опустил голову. Эштон внимательно принюхивался. Запах табака и дешёвого эля шибал в нос, но за этим запахом чувствовались другие, совершенно неуместные нотки. Эштон поколебался мгновение и резко сорвал с головы юнги шапку. Тот вскрикнул, а из-под шапки вывалился кое-как стянутый, уже пытающийся рассыпаться в локоны, светлый пучок длинных волос.
— Элизабет, — вздохнул Эштон. Девушка наконец подняла на него взгляд. — И зачем, помилуй Господи, зачем?!
— Вы не читали моё письмо… — выдохнула Элизабет, и слёзы вопреки её воле покатились из глаз.
— Или… Или…
— Я читал, — успокаивающим тоном произнёс Эштон и протянул девушке свой платок. — Прочитал и сжёг его в камине. Об этом письме знаете только вы и я.
— Простите… Простите меня… — всхлипнула девушка, и Эштон вздохнул.
— Вы так же несносны, как я сам. Подожди вы всего лишь три дня, и я сам бы отправил к вам сватов. А что теперь будет? Вы снова сбежали из дома. Что скажет теперь ваш отец?
— Простите… Простите… Вы… Что? — до неё наконец дошёл смысл сказанных им слов. — Вы хотели… что сделать?!
— Уладить свои дела с кораблём и посвататься к вам, — вздохнул Эштон. — И сейчас убедился, что из нас бы вышла отменная парочка. Страшно подумать, какими сорванцами получились бы наши дети…
— Но… Почему вы говорите так, словно этого никогда не случится? Эштон, скажите, что сейчас изменилось?
— Боюсь, что вообще всё… Вы полагаете, что герцог Норингтон даст согласие на ваш брак с кем бы то ни было, а не запрёт вас дома или в ближайшем монастыре? Неужели вы не понимаете, что будут говорить в свете?
— Мне безразлично, что будут говорить в свете! Мне всё безразлично, кроме вас, Эштон! Клянусь, я никого и никогда так не любила и не полюблю! И если вы откажете мне, я…
— Подожди, не смей меня разочаровывать! — Эштон схватил её и притянул к себе. — Ни слова больше! Запомни: Гарольд Эштон Хвостингс никогда не потерпит ни угроз, ни шантажа! Если тебе дорого то светлое, что есть к тебе в моём сердце — не смей…
— Я поняла, — прошептала она, не стремясь между тем отстраниться. — Я сделаю, как ты скажешь, мой капитан. Ты один для меня закон. Я поступлю так, как ты скажешь.
— Тогда приведи себя в порядок и спрячь свои прекрасные волосы, юнга Эллиот. Я должен убедиться, что ты доберёшься до Дубра целым и невредимым. Господи, ты бы знала, как и чем ты рисковала, глупышка…
— Я не хочу об этом думать, — пискнула она, опять «превращаясь» в нескладного мальчишку.
— Держись всё время поближе ко мне. Если Господь не оставит нас, к вечеру будем в Дубре.
Эпилог
Как ни противился Эштон, свадьба была роскошной. Настолько роскошной, что сам король почтил её своим присутствием — что, впрочем, было неудивительно, учитывая, что сочетались браком представители двух знатнейших родов в королевстве. Пусть и не самые выдающиеся их представители, конечно: если из Гарольда Эштона со временем ещё мог получиться адмирал, то добродетель Элизабет Норингтон была предметом сомнений. С другой стороны, капитан Хвостингс поступил очень благородно, как истинный джентлькрыс. Герцог Норингтон искренне уповал на то, что Хвостингс наконец-то образумит его сумасбродную дочь. Ну а Хвостингс-старший просто был рад, что его брат наконец-то образумился сам. Оставалось надеяться, что Эштон уйдёт в новое плаванье раньше, чем небольшая ложь графа относительно его собственной супруги станет естественным образом очевидной.