Название: Mūrem quaero
Автор: Mark Cain
Размер: мини, 1319 слов
Канон: Великий мышиный сыщик
Персонажи: профессор Рэтиган, Бэзил-сыщик (упоминается)
Категория: слэш
Жанр: UST, драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: вольные дополнения канона, ruined childhood, фетишизм
Примечание: Mūrem quaero (лат.) — Ищу мышь. Отсылка к приписываемому Диогену изречению Hominem quaero — «Ищу человека».
Падрайк был ещё крысёнком, когда для серых крыс в Лондоне настали чёрные времена.
Мыши помнили резню голодного года, когда огромная стая крыс врывалась в мышиные норы бедного квартала, пожирая слепых младенцев и забирая припасы. Помнили и не простили. Подручные королевы объявили настоящую охоту на крыс, хватая всех без разбору, кто осмеливался появиться за пределами сточных труб и портовых складов. Крысиные ямы, в которых наскоро осуждённых травили терьерами на потеху людей, никогда не пустовали. И хотя королева во всеуслышание запретила палачам калечить женщин, каждая крыса понимала, что это значит: орава мышей пустит тебя по кругу и не остановится, пока не выведает, где прячутся твои братья и сыновья.
Пропаганда рисовала крыс шумными, распущенными, неряшливыми тунеядцами, противопоставляя их опрятным, работящим и бережливым мышам, стремящимся к созданию прочных ячеек общества. Склонность к всеядности ставила на каждой крысе клеймо беспринципного убийцы. И крысы пробирались в трюмы торговых судов и бежали из Лондона, как с тонущего корабля, на материк. Падрайка в общей суматохе просто забыли. Он играл с портовыми мышатами и ещё не перерос их настолько, чтобы они начали бояться и сторониться его. Чуть позже, подростком, он впервые познакомился с Бэзилом.
Бэзил разительно отличался от других мышей, с детства привыкающих утыкаться носом в землю и припрятывать каждое зёрнышко. Бэзил был полон безумных идей, одна половина которых была нереализуема, вторая половина — смертельно опасна, а чаще всего — и то, и другое вместе. Он недавно поселился в доме, где снимал квартиру эксцентричный частный детектив, и поговаривали, что именно это соседство наложило отпечаток на характер Бэзила: якобы молодой Холмс в студенческие годы изловил мышонка и проверял на нём всяческие поведенческие теории, и лишь по требованию домохозяйки подопытного пришлось отпустить в подвал.
Правда это или нет, но Бэзил демонстрировал, наряду с выдающимся интеллектом, фантастическую неприспособленность к мышиному социуму. Столкнувшись с Падрайком в пабе, где собиралась молодёжь, Бэзил повёл себя так, словно они были знакомы всю жизнь: приобнял за плечи, назвал «мой дорогой Падди», предрёк большое будущее его артистическим способностям… а пару часов спустя уже напрочь его игнорировал, увлечённый новым мысленным экспериментом. Тогда Падрайк ещё не знал, что Бэзил общается так почти со всеми, имевшими неосторожность попасть на его орбиту. Вокруг гения с Бейкер-стрит вращалось немало разбитых сердец.
Ещё говорили, что таких, как Бэзил, можно либо любить, либо ненавидеть.
Но Падрайк Рэтиган знал: секрет в том, что нет никакого «либо».
О том, чтобы покинуть Лондон, где не оставалось больше ни одной крысы, отныне не могло быть и речи. Падрайк отрёкся от своей принадлежности к крысам, но и его внешность, и его имя резали глаз и слух истинного англичанина, и доступные всякой мыши пути наверх были для него закрыты. Единственным способом не только выжить, но и обратить на себя рассеянное внимание Бэзила было стать королём городского дна.
Когда Рэтигана спрашивали, профессором каких наук он числился, тот отвечал, что катакомбы Лондона стали его университетом. Драки, грязные сделки, подкуп и шантаж, сегодня подмахиваешь заплывшему золотом воротиле, а завтра нежно вскрываешь ему глотку… не очень-то отличается от общежитий Кембриджа и Оскфорда, не так ли? И как в коридорах Парламента, всё решают связи, авторитет и те, кто пойдёт за тобой. Рэтиган вытаскивал из грязи недооценённые таланты — воров, шулеров, шпионов, — и давал им дело. В детстве он слышал сказку о злом волшебнике, который возводил свой подземный замок вверх тормашками — заострённые шпили тянулись всё глубже в тёмные недра; точно так же, чем выше возносилась слава Бэзила, тем ниже опускалась репутация Рэтигана.
Он ждал, когда противоположности встретятся.
Пока мыши на празднике Освобождения сжигали соломенное чучело крысы, в зрачках Рэтигана отражался огонь, а в тени, отбрасываемой его плащом, зрели новые всходы, которые мышам сложнее будет выполоть.
Падрайк называл себя мышью, но в глубине души всегда ненавидел пуританскую мышиную мораль, задыхался от душного мышиного запаха. Ему хотелось стать такой мышью, какой мыши представляли себе крыс в своих газетёнках, в своих страшилках для мышат. Мышью-преступником, пьяницей, извращенцем. И показать другим мышам, что такая жизнь может быть прекрасной, блестящей, изысканной. Ему нравилось прятать под белыми перчатками и накрахмаленным воротником джентльмена ту мышь, чьи лапы испачканы в крови, и кто начинает утро не с чашечки чая, а кончая на чистенькую мордочку первой примы королевской мышиной оперы.
С каким наслаждением он испачкал бы Бэзила, такого тошнотворно безупречного!.. Подобрав однажды в лавке старьёвщика тряпичную куклу-мышь, сшитую с необычным изяществом, Рэтиган переодел её из кружевного платья в пиджак и куртку и назвал Бэзилом. Он возбуждался, представляя, как загоняет булавки в суставы и нервные узлы Бэзила, как заставляет его гибкое тело уродливо корчиться, подобно жуку, а голос — срываться на жалкий мышиный писк. Представляя, что Бэзил сломлен и беспомощен в его лапах, — дрочил себе, и кукла-Бэзил вынуждена была смотреть на него немигающими глазами-пуговицами, пригвождённая булавками к спинке кровати. Этот Бэзил — тряпичный Бэзил — пропах крысой насквозь.
Но и фантазии о том, как Бэзил ловит его и, используя приёмы греко-римской или пёс знает какой ещё борьбы, упирается коленом в пах, выкручивает лапы за спину и застёгивает жёсткие холодные наручники, — были не менее сладкими. Рэтиган зажмуривался до мушек перед глазами, представляя себя на почерневшем от мочи и крови полу клетки, и склоняющегося над ним Бэзила с расширившимися в гневе зрачками. Стараясь не оцарапать себя когтями, проталкивал в себя два скрещенных пальца и трахал себя резко, торопливо и грубо — ведь их… его в любой момент мог кто-то застукать. От этих ощущений и мелькающих в воображении картин его скручивало, как тряпку жгутом, он кончал без рук и ещё долго лежал, тяжело дыша и чувствуя себя растоптанным и счастливым. У Бэзила были очень красивые длинные пальцы…
Но, открывая глаза, Рэтиган снова и снова обнаруживал себя одиноким в своей старой винной бочке, подобно Диогену, который не мог даже прикоснуться к великим мира сего, вроде Цезаря или Македонского.
На его праздниках Бэзил — настоящий Бэзил — так никогда и не появлялся.
Проблема была всего одна: Бэзил был мышью. До мозга костей.
Бэзил мог знать обо всём на свете, начиная прикладной палеонтологией и заканчивая изготовлением взрывчатки в домашних условиях, но Падрайк готов был дать хвост на отсечение, что представления Бэзила о сексе исчерпывались пестиками, тычинками и пчёлами, копошащимися на цветах мышиного горошка. У великого сыщика не было родителей, которые подобрали бы ему достойную партию и отвели к семейному доктору, строго конфиденциально посвятившему бы молодожёнов в подробности той гимнастики, что приводит к продолжению рода.
Конечно, у Бэзила был доктор Доусон, который так легко вошёл в его жизнь, что Рэтиган едва не удавился хвостом от зависти. Он велел наблюдать за домом по адресу 221B 1/2 с удвоенным вниманием, но вскоре убедился, что беспокоиться не о чем: доктор прикоснётся к члену своего соседа, только если Бэзил сломает обе руки сразу.
Зато портрет Рэтигана висел у Бэзила на том же месте, где у его бывшего хозяина Шерлока Холмса висел портрет некоей женщины. Падрайк знал, что такие личности, далёкие от всего плотского и низменного, влюбляются лишь в недоступное, недосягаемое, как Грааль… Его тешила мысль, что Бэзил, терзая скрипку, устремляется мечтами к нему — и никому в этом не признается. Забавно, если однажды от них обоих останутся лишь две вещи: картина, передающая только внешность непревзойдённого профессора Рэтигана, но не его гнилое нутро, — и тряпичная игрушка, выглядящая так, будто сыщика Бэзила вывернули всеми его тайными мыслишками наружу.
И всё же это не было победой. Рэтиган мечтаниями не удовлетворялся, как невозможно насытиться запахом еды, — ему нужен был живой Бэзил, пробудивший свои животные инстинкты Бэзил, такой Бэзил, которому будет по-настоящему нравиться задирать перед ним хвост и прыгать на его члене, или трахать его, растянутого на цепях, задавая вопросы ровным и бесстрастным голосом следователя.
Но такого Бэзила не существовало, и это сводило с ума.
Бэзил был слишком хорош для мышиного мира, для этого тусклого мирка пугливых хлопотунов, — а значит, Бэзил должен был умереть. Раньше, чем серость, не стоящая и одного его упавшего вибрисса, его уничтожит, — ведь такие, как Бэзил, быстро становятся неудобны, как только их принципы расходятся с интересами короны. Рэтиган не мог допустить, чтобы Бэзил, его Бэзил, окончил жизнь в когтях воронов Тауэра. Бэзил должен был умереть красиво — и очень скоро.
Но не сегодня. Не сейчас. Сегодня от сводов старой винной бочки отражаются хриплые стоны последней лондонской крысы, кусающей свой хвост и проталкивающей в себя третий палец в белой перчатке.